Креститель - Страница 2

— Русь слишком далеко, базилевс, — чуть склонил голову монах, — там почти нет наших служителей. Поэтому на них трудно накладывать заклятия или наводить морок. Мы смогли подчинить себе только Муром, да и то ненадолго. Местный колдун зарезал нашего епископа, после чего князь взял себе мирских священников, не посвященных в таинства обители.

— А слепая преданность мне ни к чему, — неожиданно перескочил на предыдущий ответ император. — Видел я таких заговоренных воинов. Они тупы, медлительны и безвольны. В бою от них толку нет. Вот если бы ты внушал преданность вражеским легионам… Но ведь те, что не слушают меня, не очень хорошо поддаются и вашему воздействию? А, Ираклий?

— Чтобы подчинить врага, нам нужно время, базилевс, — возразил монах. — А бунтовщики появляются неожиданно и действуют слишком быстро.

— Я дам вам время, Ираклий, — кивнул Василий. — Время, покой, золото, расположение. Но вы… Смотри!

На улице наконец появилась стая вечно голодных бездомных собак. Прижимаясь к стене дальнего дома, они пробежали мимо тела — но мужчина никак не отреагировал, и стая вернулась, обежав его по широкой дуге. Разномастные псы рассыпались, подкрадываясь и принюхиваясь к человеку со всех сторон. Жертва шевельнула головой, заставив трусливых псов отпрыгнуть сразу на несколько шагов. Однако вывернутые в суставах руки и ноги не шелохнулись, и собаки снова начали подступать, заходя больше со стороны крепости. Вот одна из них понюхала пятку, открыла пасть, все еще не решаясь запустить зубы в живую плоть, опять ткнулась вперед, чуть куснула. Мужчина с тихим стоном закрутил головой — кляп всё еще оставался у него во рту. Псины опять отскочили, но ненадолго. Новый укус был более решительным. Жертва забила головой о землю — но собаки уже поняли, что никакой опасности им не грозит, и принялись рвать горячее парное мясо. Места у ног хватило не всем, несколько псов перебежали к рукам, вцепились в бок отпущенному императором бунтовщику. Некоторое время голова продолжала крутиться, потом замерла.

Базилевс с легким сожалением вздохнул, отошел от края площадки:

— О чем это я? А, да. Болгария. С ней мы тоже дружили против Руси. Но настала пора поссориться, Ираклий. Думаю я, это случится не через год и не через два. Я уже выбил скамью из-под ног у половины возможных бунтарей. Найду управу и на командующих. Кому почет пообещаю, кого куплю, кого приласкаю, кого на кол посажу, у кого детей в заложники заберу. Слабое место есть у каждого. К тому же, война всегда сулит большую прибыль и славу, нежели прозябание в монастырских кельях, — это понимает каждый центурион. Когда они узнают, что начался поход на богатую Болгарию, их преданность империи возрастет многократно… Но я не хочу, чтобы в это время кто-то ударил меня в спину. Даже если это будет не война, а обычное для русских развлечение с осадой Константинополя, получением откупа и разграблением окрестных селений.

— Я понимаю вас, базилевс, — согласился монах. — Эта предусмотрительность свидетельствует о вашей мудрос…

— Я сам знаю, что такое мудрость, а что глупость, Ираклий! — неожиданно резко оборвал его Василий. — И позвал сюда не для того, чтобы ты лил мед мне в уши! Я хочу, чтобы Русь прекратила наконец свое существование! Она мне надоела! Ты можешь это сделать, слуга обители святого Евагрия?

— У обители нет войска, базилевс, — мягко возразил монах.

— Свалить Русь мечом пока еще не удавалось никому, — поморщился император. — Скорее, наоборот. Я не желаю, чтобы Византия разделила судьбу Хазарского каганата — не для того я помазан Господом на это царствие. Поэтому злить русских нельзя. С ними нужно говорить ласково, не жалея елея и подарков, уверять в дружбе своей и милости. Но при этом истребить надобно всех, под корень. А кто еще способен на это, кроме воспитанников обители? Прийти со словом добрым и руками открытыми, стол и кров разделить с благодарностью. А потом кому яду в хлеб капнуть, кому глаза отвести, кого словом тайным заворожить, кому дары великие пообещать. Глядь — и режут уже дети родителей своих, внуки друг другу глотки рвут, дочери на помосте у торговцев стоят… Что молчишь, Ираклий?

— Напраслину возводишь на обитель, базилевс. Мы люди набожные, мы лишь мудростью древней интересуемся, да богу нашему, Иисусу Христу, молимся.

— Мне не интересно, кому вы молитесь, Ираклий, — отвернулся Василий. — Хоть богу, хоть Сатане, прости Господи, — обмахнулся он знамением. — Меня волнуют дела государственные. И государству моему желательно, чтобы заместо мира и покоя у соседей наших славянских распря кровавая началась. Чтобы резали они друг друга день и ночь, пока реки от крови вспять не потекут, и города и веси их не обезлюдят. И чтобы северным границам империи моей никаких опасностей более от них не исходило. Ты меня понял? Подумай, Ираклий. Гнев мой может быть страшен, но и милость велика. Выбирай, чего больше желательно обители: служить воле моей или пытаться устоять супротив моего гнева?

— Все мы ищем твоей милости, базилевс… — На этот раз монах поклонился довольно низко, всячески выражая почтительность. — Однако силы наши не столь велики, чтобы исполнить воистину великие замыслы твои…

— Ты хочешь сказать, я ошибся в тебе, Ираклий? — саркастически ухмыльнулся Василий. — В тебе и в обители твоей?

— Мы всего лишь немощные старцы, что ищут мудрость и исполняют постри…

— Ну, что же, — пожал плечами император. — Немощные так немощные. Однако же, коли мудрость ваша немощи сродни, то и беречь ее, я мыслю, ни к чему. Слышал я, Ираклий, старцы твои все книги в моей библиотеке читают да переписывают. И ведомо мне, что книги те, со времен языческих, от древних эллинов и римлян сохранившиеся, на коже человеческой писаны. Пергамент тонкий из кожи младенцев выделан, обложки из тисненых шкур рабских сшиты. Духовник мой, отец Иосиф, уж не раз требовал, чтобы отпели мы книги сии в соответствии с законом христианским да земле предали. Мыслил я, важны книги эти. Но, коли силы они никакой не дают, сегодня же велю их похоронить под присмотром стражи и монахов Афонских.